Автор: Андрей Бычков
Рецензия была опубликована в толстом веб-журнале «Перемены»
Написать о книге Елены все равно, что лечь на холодный стол Лакана и подвергнуть себя деструкции, посредством прекрасных имен, начиная с Пруста и кончая, если не Агамбеном, то хотя бы Аббасом Киаростами. Наверное, долг художника в том и состоит, чтобы вернуть себя своему аналитику (а Елена аналитик) в некоей ортопедической форме с иллюзией целостности, как в зеркальном отражении. Но сформулировать свое впечатление от книги не так-то просто. Если, конечно, не назвать общий горизонт культуры, к которой принадлежит автор.
Этот лакановский горизонт замыкается на вершину Отца и посвящен его поиску и оплакиванию его утраты. Оплакивание предполагает проживание, а здесь уже не обойтись без художественности (если мы говорим о тексте). Эта книга написана в каком-то смысле Офелией, она написана изнутри аппарата признания, где щемящая сердце искренность заключена в строгую форму психоаналитического эссе. Эта книга требует к ответу возлюбленного и призывает отца. Она обращена к Гамлету, которого нет. Но так проявляется не месть женщины, а холодное пламя чтения, которое представляет из себя оружие и язык, который вправе не только пересказывать, но и сказать. Это слова, написанные холодной кровью, когда все еще обмакиваешь в нее старое и доброе перо в надежде на подлинность, которая никогда больше уже не вернется. Скорее всего, рецензент пишет и о себе, но он говорит и об Офелии, о том, что спасает, увы, не холодная кровь, а холодное знание. Лакан – вот подлинный отец автора этой книги, а Фрейд (куда же без него) — так, просто двоюродный дядюшка, предлагающий на анализ сериалы на вроде «Вдов».
Рецензия на эту книгу должна бы представлять из себя архетипический кадр, помещенный в архетипическое место самой книги, если воспользоваться теорией Артавазда Пелешяна под названием «дистанционный монтаж», об ассоциативной связи которой с аналитическим методом здесь также много и очень кстати говорится. Но это не значит, что такую рецензию мог бы написать только сам автор, исходя из необходимой и изначальной раздробленности, в попытке собирания себя под знаком строгого супер-эго, которое судит себя-рассказчика, даже если это и не художественный текст, а теоретические эссе. Нам всегда нужен Другой, так и аналитику-автору нужен художник, и не только для растерзания. Нужна эта обратная операция, которая представляла бы из себя как бы второе, художественное на этот раз, зеркало, когда рецензия настигает рецензируемого и представляет его читателю-зрителю как некое множество актеров некоего психоаналитического театра, который разыгрывает свои спектакли на страницах этой книги, где речь не только о произведениях искусства (от картины Ганса Гольбейна Младшего «Мертвый Христос в гробу» до «хореографических инсталляций» Уильяма Форсайта), но и о женщинах-убийцах в пожизненном заключении. Кто мог бы такую рецензию развернуто написать? Логично предположить, что один из персонажей. И это должен бы быть некий другой Гамлет (в отличие от уже бравшей слово Офелии). Возможно, им мог бы стать и Аббас Киаростами, освободившийся посредством своего застрявшего героя (Джеймса Миллера из анализируемого в книге фильма «Копия верна») в несостоявшемся оригинале, как в отражении на поверхности тосканского зеркала. Но, как и Отец Оригинала, он мертв. Пожизненное заключение в своей профессии хуже тюрьмы, хотя может быть и лучше смертного приговора, в ожидании которого мы все живем. Но лучше жить так, чем никак в ожидании своей болонки, когда она опять натянет свой поводок. Болонки не только женского, но и мужского, если хотите, рода, а даже и среднего или какого угодно еще.
Может показаться, что театральность уже чересчур вмешивается в текст, но «мстишь» только тем, кто доставил тебе наслаждение, даже если это только холодное наслаждение чтением. Да ведь в идеале, напомним, речь о художественной рецензии. Но поскольку идеал недостижим, то на этом можно смело и закончить, разве что добавить сюда пару-тройку имен, ключевыми цитатами развернутых в этой книге – Мераб Мамардашвили, Юрий Лотман, Юлия Кристева, Джон Кейдж… — опять же для крещения именем освободившегося от «мести» рецензента, которым мог бы быть и зеркальный Лаэрт или виановский Колен, который бы должен вечно приносить цветы к постели своей неутешно умирающей возлюбленной, раз уж он не может, подобно Великому Лакановскому Другому выжечь клеймо на груди своей Хлои, как прорастающую нимфею. Так пусть же женский двустворчатый Гамлет (или Орфей?) помогает нам всем творить спасительные иллюзии.